Луганчанин Григорий Пономаренко – участник военного парада на Красной площади в Москве, посвященного 80-летию Победы в Великой Отечественной войне. Он – не собирательный поэтический образ, а живой пример того самого русского солдата, который совершил чудо и удивил своей победой весь мир. 

Малая родина Григория Семеновича – Белокуракинский район. Оттуда его, семиклассника, не успевшего окончить учебный год, и призвали в 1943 году в Красную армию. Месяц учебки под Пензой, откуда он вышел пулеметчиком, и сразу в бой – наши освобождали Ростов-на-Дону. Сейчас, когда ему стукнуло почти сто лет, подводят ноги, протопавшие дорогами войны сотни километров.

– Врачи говорят мне, что если у меня ноги болят, нужно ходить, расхаживаться.  А я отвечаю: «Находился за свою жизнь, от Ростова до Берлина пешком дошел». Когда мне во время армейской службы в первый раз давали отпуск, я отнекивался, говорил, что толком и не знаю, как ехать поездом в Луганск. А все потому, что все это расстояние прошел на своих двоих. Мне ответили: «Поезд довезет – езжай».

«И милость к падшим призывал…»

Украина, форсирование Днепра, Крым, Белоруссия, Польша, Кенигсберг и, наконец, Берлин. Во время этого длинного пути наши солдаты многое повидали и пережили. Не было ли ненависти, ожесточения к немцам после того, что они сделали? Опустошили Украину, выжгли Белоруссию, убили товарищей, родственников. И это те самые «цивилизованные» немцы, которые вроде бы ничего, кроме «данке» и «битте», знать не знают и с утра до ночи пиликают Баха и Моцарта на скрипке. И чем же обернулась для нас их культура и цивилизованность?

– Он такой же солдат. Его заставили – он воюет, – отвечает Григорий Семенович.

Русский солдат стоек, умеет воевать, суров к врагам, но великодушен. На войне бывает всякое, но целенаправленная злоба, ненависть, ожесточение – это не его.

– Как-то иду, а навстречу немка, – вспоминает он свое пребывание в Германии. – Она снимает с меня шапку и щупает. Им сказали, что русские – это что-то вроде чертей, у них на голове рог растет. Такая вот у них была агитация. А так гражданские немцы нам не сопротивлялись и ничего плохого нам не делали.

Тут впору бы обидеться, но Григорий Семенович вспоминает данный эпизод как анекдот. Но это гражданские, а военные? С ними-то воевали, стреляли друг в друга…

Когда освобождали Крым, немцы бежали оттуда в панике морем, часто оставляя своих на берегу на произвол судьбы. Немецкая авиация делала частые налеты и бомбила без разбору и наших, и оставшихся своих, вспоминает ветеран:

– Начался налет. Мы с товарищем прыгнули в окоп и лежим. Видим – немец бежит с автоматом прямо к нам, спасается от своей авиации. Мы посмеиваемся и говорим ему: «Так это ж твои бомбят! Чего ты прячешься?» Мы его не трогали. Он бросил свой автомат, после авианалета мы его довели до колонны немецких пленных, которых конвоировали наши солдаты, и там оставили.

«Руссиш гут»

После окончания войны Григорий Пономаренко остался служить в немецкой столице:

– Берлин я знаю лучше, чем Москву. В Москве я был только проездом, а там жил пять лет.

Немецкий учил в школе, а война эти пусть небольшие, но вполне достаточные для общения знания закрепила и расширила.

– Русский – выносливый человек, – говорит Григорий Семенович. – Два дня не ест, а ему все равно. А немец так не может. Ему нужно, чтобы он чаю попил, поел да поспал. Немцы-гражданские говорили: «Русский – хороший человек. Работяга. Но плохо, что много пьет и ворует».

Действительно, нашему солдату, выросшему преимущественно в деревне, иногда не хватало той самой культуры, цивилизованности, которых было у немцев в избытке. Но почему-то наш малокультурный, полуграмотный и голодный Иван не додумался истреблять на корню людей за их веру или национальность, сжигать себе подобных в печах и душить их в газовых камерах. Все это «блага цивилизации» и «плоды культуры».

Побежденные немцы как-то быстро сдались, сдулись, хотя дошли аж до самой Волги.

– Однажды в нашем доме не стало воды, – продолжает Григорий Семенович, вспоминая эпизод в маленьком немецком городке. – Я встал и пошел за водой к немцу. Наш домик был крайний к лесу. Говорю местному: «Если бы ваши немцы так около леса жили, их бы наши партизаны уничтожили на второй день. А нас тут никто не трогает». Немец отвечает: «А ты не подумал, что я могу тебя сейчас убить? У тебя, кроме ведра, ничего нет. И что? Жизнь в Германии станет лучше, если я тебя пристрелю? Нет. Раз Гитлер проиграл войну – это уже все, конец. Вы нас не трогаете и мы вас не трогаем». 

В одном германском городе русская девушка, угнанная фашистами, прислуживала местной семье.

– Спрашиваем ее: «Яички есть у вас?» Есть, отвечает. «Тогда скажи своей хозяйке-немке – пусть приготовит их нам». – «Да мне неудобно. Она ведь мной командует, а не наоборот». – «А теперь ты будешь командовать. Прикажи ей, а сама садись с нами».

И к неволе, и к свободе нужно привыкать. Мир меняется быстрее, чем мы можем это понять.

«Я возил в машине русского»

Вокзал Котбуса, небольшого городка на востоке Германии, неподалеку от границы с Польшей. Наши солдаты и местные немцы.

– Сидим на станции, пиво пьем, – рассказывает Григорий Семенович. –  Немецкая девчонка лет семи-восьми все ходит мимо нас: посмотрит, отойдет, посмотрит, отойдет. Меня разобрало любопытство, я не выдержал, поднялся с места, подошел к ее матери и спрашиваю: «Чего хочет от нас ваша дочь?» «Она смотрит, как выглядят русские», – отвечает немка. Я по-немецки подозвал ребенка, она подошла и спросила: «У тебя есть мама?». «Ja, ja, есть, – отвечаю, – in Russland». – «Мой отец тоже в России. Он в плену. Ты езжай к своей маме, а мой отец тогда пусть приезжает домой». Дети есть дети. Ей казалось, что все так просто.

Страшно подумать, что с тех пор прошло восемьдесят лет. От одной только этой мысли становится как-то не по себе. Как быстро течет время и как оно безжалостно к людям! Но почти столетний Григорий Пономаренко думает не об этом. Он улыбается, вспоминая эту девочку и ее наивность. Русский солдат прошел все ужасы войны, видел разруху и разбушевавшуюся смерть, которая косила всех без разбора. Но придя туда, в побежденную Германию, он улыбается детской непосредственности, а не сжигает немцев в печах.

Он был одет в серую шинель, курил махорку, ел черный хлеб и спал на земле. Он не слушал Баха, а собирал в поле мерзлый картофель, чтобы не умереть с голоду. Но он один – больше и выше всей Германии и Европы с ее культурой и комфортом. Он – загадка и вершина мировой истории двадцатого века. И многие инстинктивно это понимали и хотели с ней соприкоснуться.

– Иду как-то пешком во Фридрихсхайн (район Берлина. – Прим. авт.), а навстречу на джипе едет афроамериканец – у американцев шоферами были, в основном, чернокожие, – вспоминает Григорий Семенович. – Он останавливается, разворачивается и говорит: «Я тебя довезу». «Ты же едешь в другую сторону», – говорю. Американец настаивает. Сажусь к нему, он меня расспрашивает и говорит: «Приеду домой и всем расскажу, что я русского в машине возил…»

Александр Нефедов, фото из архива ГУП ЛНР «ЛУГАНЬМЕДИА»